|
Скоро настанет твоя
триста шестьдесят пятая ночь! Для
нас же ты - только годовалый ребенок! Спи, усни! Облака посыплют тебя
снегом, накинут на твои ноги мягкое, теплое покрывало! Спи, усни!"
Дерево сбросило с себя свою зеленую одежду, собираясь на покой, готовясь
уснуть, провести в грезах всю долгую зиму, видеть во сне картины пережитого,
как видят их во сне люди.
И дуб когда-то был крошкой; колыбелью ему служил маленький желудь. По
человеческому счету он переживал теперь четвертое столетиеБольше, великолепнее
его не было дерева во всем лесу! Вершина его высоко возносилась над всеми
деревьями и была видна с моря издалека, служила приметой для моряков.
А дуб и не знал о том, сколько глаз искало его! В ветвях дуба гнездились
лесные голуби, куковала кукушка, а осенью, когда листья его казались выкованными
из меди, на ветви присаживались л другие перелетные птицы, отдохнуть перед
тем, как пуститься через море. РО вот настала зима, и дерево стояло без
листьев; обнаженные, извилистые, сучковатые ветви резко вырисовывались
всеми своими изгибами; вороны и галки садились на них и толковали; о тяжелых
временах, о тон, как трудно будет зимою добывать прокорм!
В
ночь под Рождество дубу приснился самый чудный сон из всех, виденных им
в жизни. Послушаем же!
Дерево как будто чувствовало, что время праздничное,
слышало звон колоколов, и ему грезился чудный, теплый, летний день. Оно
пышно раскинуло свою зеленую, мощную верхушку; солнечные зайчики бегали
между листьями и ветвями воздух был напоен ароматом трав и цветов; пестрые
бабочки до гоняли друг друга; мухи-поденки плясали, как будто все только
и существовало для их пляски и веселья. Все, что пережило и видело вокруг
себя дерево за всю свою долгую жизнь, проходило теперь перед ним в торжественном
шествии. Оно видело, как через лес проезжали верхом благородные рыцари
и дамы; в шляпах их развевались перья; у каждого всадника, у каждой всадницы
сидел на руке сокол; звучали охотничьи рога, лаяли собаки. Видело дерево
и неприятельские войска в блестящих латах и пестрых одеждах; вооруженные
копьями и алебардами воины разбивали и опять снимали палатки; ярко пылали
сторожевые огни; воины располагались под деревом на ночлег, пели и отдыхали
в тени его ветвей. Видело оно и влюбленных, встречавшихся около него при
свете луны и вырезывавших свои инициалы на серо-зеленой коре. На ветвях
его как будто опять висели цитры и эоловы арфы, которые развешивали, бывало
веселые странствующие подмастерья, и ветер опять играл на них дивные мелодии.
Лесные голуби ворковали, точно хотели высказать чувства волновавшие при
этом могучее дерево, а кукушка куковала сколько еще лет оставалось ему
жить.И вот словно новый, могучий поток
жизни заструился по всем, даже мельчайшим корешкам, по всем ветвям и листьям
дерева. Оно потянулось и почувствовало, что под землею струится жизнь
и тепло. Оно почувствовало прилив новых сил, чувствовало, что растет и
растет все выше и выше. Ствол быстро, безостановочно тянулся ввысь, вершина
его становилась всё раскидистее и кудрявее... Вместе с ростом увеличивалась
сладкая тоска, стремление вырасти еще выше" подняться к самому солнышку!
Вершина дуба уже поднялась выше облаков, которые, как стаи перелетных
птиц или белых лебедей, неслись внизу.
Дерево видело каждым листком своим, словно в каждом были глаза. Оно видело
и звезды, хотя стоял ясный день. Какие они были большие, блестящие! Каждая
светилась точно пг ра ясных, кротких очей. И дубу вспомнились другие знакомые
милые очи; очи детей и очи влюбленных, встречавшихся под его сенью в ясные
лунные ночи.
Дуб переживал чудные, блаженные мгновения! И все-таки он ощущал какую-то
тоску, какую-то неудовлетворенность…
Ему недоставало его лесных друзой! Он хотел, чтобы и все другие деревья
леса, все кусты, растения и цветы поднялись так же высоко, ощутили бы
ту же радость, видели тот же блеск, что и он! Могучий дуб даже и в эти
минуты блаженного сна не был вполне счастлив: ему хотелось разделить свое
счастье со всеми - и малыми и большими; он желал этого так страстно, так
горячо, каждою своею ветвью, каждым листочком, как желают иногда чего-нибудь
люди всеми фибрами души!
Вершина дуба качалась в порыве тоскливого томления, смотрела вниз, словно
ища чего-то" и вдруг до него явственно донеслось благоухание дикого
ясминника, потом сильный аромат каприфоли и фиалок; ему показалось даже,
что он слышит кукование кукушки!
И вот сквозь облака проглянули зеленые верхушки леса! Дуб увидал под собою
другие деревья; они тоже росли и тянулись к небу; кусты и травы тоже.
Некоторые даже вырывали из земли свои корни, чтобы лететь к облакам быстрее.
Впереди всех была береза; гибкий ствол ее" извилистый, как зигзаги
молнии, тянулся все выше и выше, ветви развевались, как зеленые флаги.
Вся лесная флора, даже коричневые султаны тростника поднимались к облакам;
птицы с песнями летели за нею, а на стебельке травки, развевавшемся по
ветру, как длинная зеленая лента, сидел кузнечик и наигрывал крылышком
на своей тонкой ножке- Майские жуки гудели, пчелы жужжали, каждая птичка
заливалась песенкой; в небесах все пело и ликовало!
- А где же красненький водяной цветочек? Пусть и он будет с нами! - сказал
дуб. - И голубой колокольчик, и малютка ромашка! - Дуб всех хотел видеть
возле себя.
- Мы тут, мы тут! - зазвучало со всех сторон.
- А прошлогодний хорошенький дикий ясминник? А чудный ковер ландышей,
что расстилался в лесу три года тому назад? А прелестная дикая яблонька
и все другие растения, украшавшие лес в течение этих многих, многих лет?
Ах, если бы и они все дожили до этого мгновения, были бы вместе с нами.
- Мы тут, мы тут! - зазвучало в вышине, как будто отвечавшие были уже
впереди.
- Как хорошо, как дивно хорошо! - ликовал старый дуб, -
Они все тут со мной - и малые, и большие! Ни один не забыт!
Возможно ли такое блаженство?
- В небесах у Бога все возможно! - прозвучало в ответ.
И старый луб, не перестававший расти, почувствовал вдруг, что совсем отделяется
от земли.
- Вот это лучше всего! - сказал он. - Теперь я совсем свободен! Все узы
порвались! Я могу взлететь к самому источнику света и блеска! И все мои
дорогие друзья со мною! И малые, и большие, все! - Все!
Пока же дуб грезил, над землей и морем разразилась в святую ночь страшная
буря. Мощные волны морские дико бились о берег, дерево трещало, качалось
и, наконец, было вырвано с корнями в ту самую минуту, когда ему грезилось,
что оно отделяется от земли. Дуб свалился. Триста шестьдесят пять лет
минули для него, как день для мухи-поденки.
На восходе рождественского солнышка буря утихла; слышался праздничный
звон церковных колоколов; из всех труб; даже из трубы беднейшего крестьянина
вился синий дымок, словно жертвенный фимиам в праздник друидов. Море успокоилось,
и на большом корабле, выдержавшем ночную бур взвились флаги.
- А дерева-то нет больше! Ночная буря сокрушила наш могучий дуб, нашу
примету на берегу! - сказали моряки, - Кто нам заменит его? Никто!
Вот какою надгробной речью, краткою, но сказанной от чистого сердца, почтили
моряки старый луб, поверженный бурей на снежный ковер. Донесся до дерева
и старинный псалом, пропетый моряками. Они пели о рождественской радости
и спасении людей, и сердца всех возносились вместе с звуками псалма высоко-высоко
к небу, как возносился к нему в своем последнем сне и старый дуб.
|
